Так озаглавила Анна Ахматова свое стихотворение 1961 года, включенное в цикл «Венок мертвым» (1938–1961). На это заглавие, вероятно, натолкнуло ее обращение Б. Пастернака к друзьям Маяковскому и Асееву «Нас мало. Нас, может быть, трое...» (1921). Она даже использовала тот же стихотворный размер – 3-стопный анапест, но выбрала других героев, близких ее душе и уже ушедших из жизни – Осипа Мандельштама, Марину Цветаеву и Бориса Пастернака. Примечательно, что каждого из троих поэтесса помянула по отдельности согласно датам их ухода из жизни. Первым она отпела Мандельштама, погибшего в пересыльном лагере в конце 1937 года, о чем они с его женой долго не знали, и потому поминальное стихотворение «Над ними склонюсь, как над чашей...» написано только через 20 лет (1958). Двух поэтов связывала многолетняя «литературная дружба» (с 1916 по 1938) со взаимными цитатами, перекличками, иногда обидами – «взаимообидчивая дружба» (Р. Тименчик): «ахматовские уколы» и «столпничество на паркете». Молодую Ахматову Мандельштам сравнивал с расинской Федрой и пророчицей Кассандрой, а ее зрелую лирику возводил к русской психологической прозе ХIХ века. Она не со всеми его суждениями соглашалась и считала, что любит его стихи больше, чем он. Ахматовская любовь, восхищение и сострадание звучат и в прижизненном посвящении («А в комнате опального поэта / дежурят страх и Муза в свой черед» – «Воронеж», 1936), и в посмертном реквиеме: «Это пропуск в бессмертие твой». Она скорбит и перечитывает его тетради (книги не издаются), вслушивается в «черную нежную весть», вспоминает, как дышала воздухом над бездной в ночи «пустой и железной», нечто подобное когда-то писал Мандельштам о душе, висящей над бездной, о «бархате советской ночи, о бархате всемирной пустоты». У Ахматовой «наши проносятся тени над Невой», а он предлагал: «В Петербурге мы сойдемся сно- ва», и над Невой сиял декабрь, и поэт то спускался в царство теней, то вступал в «хоровод теней, топтавших нежный луг». Этот нежный луг в финале ахматовского текста превратился в «загробный»: «Это голос таинственной лиры, / На загробном гостящей лугу». И еще Ахматова напоминает нам о мандельштамовской «тоске по мировой культуре», о его стихах про «голубку Эвридику» («кружатся Эвридики»), про похищение Зевсом Европы («Бык Европу везет по волнам»). А вслед за античными мотивами вдруг возникает воспоминание о «ключиках от квартиры», своей, а не чужой («Квартира тиха, как бумага»), к которой Мандельштамы так и не успели и не сумели привыкнуть. Так прощается Ахматова со своим другом, подчеркивая их близость и кровную связь (наша юность, наши тени).